Общие сведения

Sitemap

Гостевая книга

Дружественные ресурсы

«Два города в Галиции, которые у всех на устах,

Броды и Лемберг. Уже закатилась слава, что

была у Брод в дни Юдла Хасида, деда Ицхака, а Лемберг

всё стоит в славе своей. Со дня, когда пришли сыны Израиля в

Лемберг шестьсот лет тому назад, и до наших дней

не померк его свет. Куда не сверни там,

везде увидишь величие его».

Ш.-Й.Агнон. «Вчера и третьего дня» (пер. М.Рыжика)

Броды - Львов. (Июль 2008 года)

Броды

На станцию Броды мы приехали ранним утром 22 июля поездом Москва-Черновцы. Вокзал произвел впечатление тихого одинокого путника, вечно ожидающего поезда дальнего следования. По прямой, как стрела, Железнодорожной улице мы вошли в город, к самому его сердцу - Площади Рынок.

Гостиница «Центральная», где у нас был забронирован номер, располагалась в старинном здании бывшей гостиницы «Бристоль». Высокие потолки, широкая лестница, балконы, - всё это до сих пор хранит следы блистательного прошлого.

С балкона нашего гостиничного номера, расположенного на втором этаже, как с капитанского мостика взрезающего морскую гладь корабля, нетрудно увидеть «впереди» несуществующую ныне рыночную площадь с правильными линиями торговых рядов - центральное место города. Значит, где-то поблизости должен быть храм...

А вот и он - храм-крепость, огромный, потрясающий воображение даже в таком разрушенном виде, в каком предстает перед нами, неожиданно вынырнув... - нет, надвинувшись на нас, остолбеневших, сраженных грандиозностью увиденного!

Синагога. Старая Большая Синагога в Любичах-Бродах, строительство которой начато в 1742 г. Мы - в самом сердце галицийского еврейства. Правда, сердце это давно уже остановилось, а наши сердца заработали с перебоями в ту секунду, когда нам все стало ясно...

Историческая справка

Первые евреи появились в Бродах уже в 16 в.

В 1629 г. от Жолкевских Броды переходят к Станиславу Конецпольскому, который в 1631 г. занимает должность великого гетмана коронного Речи Посполитой (третья особа в Польше после короля и канцлера) и превращает Броды в свою резиденцию. По проекту французского инженера де Боплана, под наблюдением Андреа дель Аквы, Броды превращаются в город-крепость (1630 -1635 гг.). Планировка была произведена по плану «идеального города». Броды окружал земляной оборонный вал каплевидной формы с десятью бастионами. Оборонную систему города увенчивал Бродский замок (построенный по новоголландской системе), расположенный на западной окраине города. Замок имеет форму пятиугольника с бастионами на углах. Город был серьёзной военной базой поляков в ходе Освободительной войны Б. Хмельницкого, казаки так и не смогли его взять. А турки и татары во время своих набегов во второй половине XVII века, обходили Броды стороной. Кроме того, Конецпольский приглашает в город евреев и армян, так что в 1648 г. там проживает уже 400 еврейских семей. Внук гетьмана Конецпольського отписал Броды Якубу Собескому, сыну короля Яна III (1673-99), который, в свою очередь, в 1704 г. продал его Потоцким. В 1699 г. владелец города Якуб Людвик Собеский разрешил евреям селиться во всех частях Брод и заниматься любыми промыслами и торговлей. Последняя постепенно стала в Бродах почти исключительно еврейской областью деятельности. Большой известностью пользовались изделия еврейских ремесленников Брод, и их продукция находила сбыт далеко за пределами города.(Еврейская Энциклопедия Брокгауза и Ефрона)

«Надо полагать, что сделал это Я.Собесский не из-за юдофильских идей, а из соображений практических. Евреи в то время способствовали, как бы сейчас сказали, мощному подъему, экономики Польши. Благосостояние еврейской общины начало возрастать. Правда, во время войн евреи вынуждены были содержать все военные отряды, проходившие через этот город. Но в 1772 году произошел первый раздел Польши, и Броды получили статус свободного города. При всех войнах, напастях, междоусобицах и невзгодах того времени Броды богатели и постепенно превращались в еврейский город. В первой четверти 19 века, уже после Наполеоновского нашествия, девяносто процентов населения этого города были евреи (http://jewage.org/wiki/en/Article:Происхождение_фамилии_Бродский).

Город Броды в 18 веке был крупным еврейским центром по изучению каббалы.

Каббала считалась эзотерическим учением, обращенным к немногим избранным, и ее предписаний могли придерживаться только те, кто обладал определенным религиозным статусом. Именно такая элитарная община и находилась в местечке Броды - «Бродский клойз». (И.Барталь. От общины к нации: евреи Восточной Европы в 1772 - 1881 гг., М.: «Мосты культуры», 2007, с. 76)

Но с возникновением и быстрым распространением хасидизма, основу которого также составляют тайные эзотерические доктрины, все большее число галицийских евреев становились адептами нового учения. Корни хасидизма - в украинской Подолии первой половины 18 столетия. Начало - в небольшом кружке адептов, сложившемся вокруг рабби Исраэля Бен Элиэзера. Рабби Исраэль, известный как Баал Шем Тов (Бешт), занимался магией и изучением каббалы. Легенда гласит, что он некоторое время жил в Бродах и даже женился на дочери местного купца Эфраима Кутовера.

По мнению израильского ученого Исраэля Барталя хасидизм явился реакцией на саббатианство (пренебрежительное отношение к основам иудаизма) и франкизм (уход евреев в католичество), с одной стороны, и на распространение идей просвещения (хаскалу) - с другой.

«Сила хасидизма основывалась, прежде всего, на новом, соответствующем потребностям членов традиционной восточно-европейской еврейской общины типе руководства. Это новое руководство утверждало свои полномочия уже не на общепринятых социальных ценностях, как, то - знатное происхождение, знание Торы и экономический статус, а на признании адептами нового движения сверхъестественных сил своего ребе, на их вере в его связь с высшими мирами». (Исраэль Барталь. От общины к нации: евреи Восточной Европы в 1772 - 1881 гг., с. 77).

К середине 19 столетия это движение чрезвычайно развилось и окрепло.

Распространение хасидизма прекратилось только на невидимой границе, отделявшей немецкое еврейство от восточно-европейского, - границе между западно-центральной частью ашкеназской диаспоры и ее восточной частью. Исраэль Бартель в своей книге пишет, что известен лишь один случай, когда секта хасидского типа была основана в общине Франкфурта. Почему хасидские цадики не смогли проникнуть в Германию?

«Было ли это обусловлено существенным лингвистическим различием между восточным и западным диалектами идиша, ставшим преградой для движения, проповедь которого велась главным образом изустно, посредством беседы ребе со своими хасидами, его поучений и особого толкования Торы? Или же стало результатом изменений, происходивших в автономной еврейской общине под властью прусского королевского режима? Так или иначе, хасидизм не стал международным движением, оставшись специфически восточноевропейским феноменом». (Исраэль Бартель, с. 75).

Впервые город Броды упоминается в летописях начала 11 века. Более чем за 1000 лет своего существования чего только город не впитал в себя, каких только языков не переслушал, на каких только не научился говорить! Польская, украинская, еврейская, русская речь - все здесь перемешалось... Объединяла все эти миры одна надежда - на мирную и спокойную жизнь, которой-то, как раз, и не хватало.

Сначала литовский князь подарил часть Волыни своему польскому родичу (1366), и Броды вошли в состав Польши. После первого ее раздела в 1772 году здесь пролегла граница между двумя империями: Австро-Венгерской и Российской; Броды оказались в составе Австро-Венгрии. В Первую мировую войну местечко заняла русская армия, но ненадолго. В 1915 австрийцы вернулись. В 1918 г. была провозглашена Украинская народная республика, и Броды вошли в ее состав. Но в 1920 году Польша отстояла в войне с большевистской армией свою государственность, и Галиция вернулась в её лоно вплоть до 1939 года. Пакт Молотова-Риббентропа привел в Броды советскую армию, которую никто здесь не ждал....

Благодаря Магдебургскому праву, просуществовавшему до 1880 года, Броды были процветающим городом, в котором евреи составляли наибольшую часть жителей.

Но после отмены статуса «порто-франко» начался отток еврейского населения. Многие переселенцы получили фамилию Бродские, поэтому с большой долей уверенности можно сказать, что фамилия Бродский происходит от названия города Броды.

«Практически все Бродские, от знаменитого миллионера и сахарозаводчика до главного советского портретиста и гениального поэта ведут свои корни из этого города. Евреи массово начали уезжать из него во второй половине 19 века. В то время город находился возле самой границы двух империй - Австро-Венгерской и Российской. В начале 20 века Броды вообще служили как бы транзитным пунктом для многих евреев, спасающихся от российских погромов и уезжающих из империи в Америку. После первой мировой войны Броды перешли к Польше. Гражданская война не обошла этот город. Знаменитая и проигранная большевиками Польская кампания проходила именно в этих местах. Погромы следовали за погромами. Грабили и убивали все: поляки, красные, белые, зеленые, казаки. «Веди Буденный нас смелее в бой!» на мотив старой еврейской свадебной песни написали марш Первой Конной братья Покрасы. И в этом была трагическая гримаса судьбы. Первая Конная армия пронеслась по еврейским Бродам, сметая всё на своём пути. Вот как описывает Броды после вступления туда красной конницы в своём дневнике Исаак Бабель. «Город разрушен, ограблен... Бородатый и говорливый еврей рассказывает о разграблении города казаками, об унижениях, чинимых поляками... Прекрасная синагога, какое счастье, что у нас есть хотя бы эти старые камни. Это еврейский город.. Окопы, разбитые фабрики, Бристоль, кельнерши, «западноевропейская» культура... Эти жалкие зеркала, бледные австрийские евреи - хозяева. И рассказы - здесь были американские доллары, апельсины, сукно... Эти ужасные базары, карлики в капотах, капоты и пейсы, древние старики. Все полуразрушено... Есть нечего, надеяться не на что, война, все одинаково плохи, одинаково чужие, враждебные, дикие. Раньше здесь была тихая и, главное, исполненная традиций жизнь... Нестерпимая тоска, люди и души убиты. Нельзя забыть этот город и эти жалкие фигуры, и парикмахеров, и евреев, пришедших с того света, и казаков на улицах. Ужасная ночь в этих замученных Бродах... Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца.

Вчера был день первого побоища под Бродами...»

(http://jewage.org/wiki/en/Article:Происхождение_фамилии_Бродский)

Ныне Броды - районный городок Западной Украины

По улице Золотой (бывшей ул. Ленина) мы доходим до Майдана Свободы.

Прямые улицы, стекающиеся к главной площади как ручейки в одну большую реку, создают ощущение порядка и защищенности. И хотя различные национальные общины, как водится в городах, проживали компактно, дух «порто-франко» - города «свободной торговли» - размывал всякую обособленность и делал проницаемыми любые границы.

Одноэтажные домики, отремонтированные и улыбчивые, превращены, практически, в гостиный двор. В каждом расположился какой-нибудь магазинчик.

Доходим до памятника знаменитому в этих краях Петру Федуну (кличка «Полтава») - видному деятелю Повстанческой армии, можно сказать, идеологу украинского националистического движения.

Памятник совсем новый. На черном мраморе золотыми буквами написано: «Волю народам». Разве с этим поспоришь?

Доминирующее здание на Майдане Свободы - старинный особняк, в котором 100 лет назад размещался Пражский банк. Сегодня в нем работает городская милиция.

Идем дальше и упираемся в здание бывшей гимназии. Когда-то здесь была одна из самых оживленных и респектабельных улиц города: здание городского суда, синематограф, гимназия, роскошный сквер. Сегодня - вид захолустной окраины, с заросшим парком и покосившимися калитками брошенных садов и огородов.

В гимназии учился Йозеф Рот, автор знаменитого романа «Марш Радецкого», - памятника ушедшей с исторической арены Австро-Венгерской империи.

Судьба Рота трагична: он покинул местечко, где провел в нищете детство, стал знаменитым австрийским писателем, считал себя настоящим немцем. Но когда к власти в Европе пришел Гитлер, его мир рухнул. В одно мгновение австрийский писатель Йозеф Рот оказался все тем же евреем, которого так хотел в себе изжить.

В 1939 году в Париже Стефан Цвейг произнес проникновенную речь над гробом писателя, умершего от пьянства и болезней в одиночестве и нищете.

В Бродах родились многие известные люди: австрийский философ, теолог и историк Нахман Коген Крохмаль (Nachman Kohen Krochmak, 1785 - 1840); галицкий талмудист и ученый Цви Гирш Хаэс (Zvi Hirsch Chjes, 1805 - 1855); Ицхак Кахан (1913-1985) - 6-й Председатель Верховного суда Израиля; Амалия Натансон (1836-1930) - мать психоаналитика Зигмунда Фрейда.

Нудный дождь зарядил вскоре после начала нашей ознакомительной прогулки и лил без перерыва последующие два дня. Мы вернулись в гостиницу. Я стояла у окна в своем номере и поглядывала на стремительно несущиеся куда-то низкие облака. Помню, как подумала тогда: «А что же происходит сейчас в горах»?

Мы еще не знали в тот момент, что начинается страшное наводнение в Карпатах...

Вечером, несмотря на дождь, решили все-таки пойти к синагоге.

Как я уже писала, строительство этой синагоги было начато в 1742 году.

В Бродах уже к концу ХVI ст. существовала синагога, которая, к сожалению, сгорела в 1691 г. во время пожара в еврейском квартале. По свидетельствуЕврейской Энциклопедии Брокгауза и Ефрона в 1699 г. еврейская община местечка получила привилегию от Якуба Собеского и разрешение на постройку новой синагоги, которая была возведена в начале ХVІІІ ст., но в 1742 г. и эта молельня была уничтожена пожаром. В том же 1742 г. на месте, где была сгоревшая деревянная синагога, угловой камень под Большую каменную синагогу заложил раввин Ицхак Горовиц, сын Якова Горовица с Болехова. В соответствии с описанием синагог Золочевского округа 1826 г., в Бродах было восемь синагог, из них шесть каменных и две деревянные. Две наибольшие датировались 1742 и 1766 годами. Сегодня в Бродах сохранились лишь руины здания Большой синагоги, первый камень которой был заложен в 1742 году.

Огромный дом, высоченный, с мощным фундаментом, даже в разрушенном виде производит ошеломляющее впечатление. Непобежденная временем судьба евреев в облике этой разрушенной синагоги отпечатывается в сердце навсегда. Этот лик судьбы лучше всякого документа повествует о времени расцвета и гибели галицийских евреев.

Мы стоим у этих «живых» стен, которые не смогли до конца разрушить бесчисленные войны последних двухсот лет. И я вспоминаю, как стояла у Стены плача в Иерусалиме и думала о тех, кто погиб в европейской Катастрофе. Здесь же, у стен Бродской синагоги, я связала две разорванные нити. Там, в Иерусалиме, я плакала о погибших здесь, их боль я пронзительно чувствовала в ладонях и в сердце, прикасаясь к холодным камням Стены...

Нет никакого пространства между Иерусалимом и Бродами. Это пространство исчезает в моем сердце...

В гостиницу вернулись, когда дождь превратился в ливень. Небо почти легло на землю.

Дождь шел всю ночь, утро, день и еще одну ночь. Нам ничего не оставалось, как путешествовать по городу под зонтом.

На следующий день мы с Димой отправились в краеведческий музей. Сначала кроме нас там никого не было, но позже пришли поляки и еще какие-то молодые люди, прибывшие из разных мест Украины, Прибалтики и Польши на этнофестиваль, который должен состояться в конце июля в селе Подкаменцы.

Музей небольшой, всего несколько комнат. Директор и его заместитель довольно молодые люди, говорящие на хорошем украинском языке, который мы с Димой пока еще не всегда понимаем.

Они издают кое-какие материалы и организуют выставки по истории украинского национального движения, Повстанческой армии и дивизии «Галичина», в которой на стороне Вермахта воевали украинцы. Мы подолгу стоим у экспозиционных стендов, внимательно рассматривая каждый экспонат. Страница за страницей открывается перед нами неизвестная до сих пор история Украины.

Местечко Броды - граница между двумя империями. Поляки и украинцы борются за свою государственность и порой яростно ненавидят друг друга в конкурентной борьбе за независимость, которую пытаются отвоевать у сильных мира сего - России и Австро-Венгрии. Политические альянсы, союзы - недолговечны. В 1920 году Броды оказываются в составе Польши.

ОУН использует разные методы борьбы - как легальные, так и террористические. Печатаются украинские издания, создаются скаутские («пластунские») молодежные группы, культурные организации.

В 1939 г. Броды занимают советские войска, и вскоре начинаются аресты неблагонадежных представителей духовенства, образованной молодёжи, видных общественных деятелей. Были закрыты украинские товарищества и организации, а их было немало: «Просвита», «Союз украинок», «Родная школа», «Городское братство», спортивный клуб «Богун», музыкальное товарищество «Боян».

Еврейское население Брод встретило Красную Армию с воодушевлением, надеясь получить защиту от надвигающегося немецкого нацизма. Правда, и советская власть с евреями не очень-то церемонилась: вскоре большую часть бродских евреев (богатых и предприимчивых) депортировали в Сибирь. Так советская власть будет поступать на всей занятой территории, - от Брод до Черновцов.

Постепенно перед нами открывалась история минувших дней, - та, которую мы совсем не знали. Приходилось разгребать завалы мусора пропаганды, откровенной лжи, замалчивания. Нам хотелось узнать правду: как всё было на самом деле? Кто эти люди - Симон Петлюра, Степан Бандера, Роман Шухевич? Кем они были, о чем мечтали, чем и зачем жертвовали?

Открылась страница советских репрессий в отношении польских, еврейских и украинских интеллектуалов. Я всматриваюсь в эти красивые молодые лица на фотографиях и пытаюсь представить, что они чувствовали, о чем думали в последние дни и часы своей жизни?

Нам становится более понятным, почему между украинцами и поляками существовала неприязнь и даже ненависть: они боролись за право иметь собственное независимое государство. Поляки мечтали восстановить Великую Польшу, растерзанную за 100 лет тремя прожорливыми империями, а украинцы - создать свое государство на земле, где они жили испокон веку.

Интересы их пересекались на этой земле - земле Галиции, Подолии, Волыни.

Приехав в Галицию, мы искали ответы на два главных вопроса:

1. Что такое украинский национализм, в том числе проявленный в деятельности ОУН и УПА, их сотрудничество с нацистами;

2. Роль украинских патриотов в Катастрофе галицийских евреев.

Уже в Бродах стало ясно, что эти два вопроса теснейшим образом сплетаются и с польской историей.

Научный сотрудник музея Людмила познакомила нас со своим начальником - молодым директором музея. Им ведь тоже было интересно узнать - откуда мы такие взялись?! Когда услышали, что мы из Москвы и интересуемся тем-то и тем-то, удивлению их не было предела...

Разговорились. Тема их научных интересов - история УПА в Бродском районе и судьба украинской дивизии «Галичина», воевавшей в составе немецкой армии.

Людмила ответила на мой вопрос о добровольном участии украинцев в составе дивизии СС: «Да, их никто не заставлял. Это были братья, сёстры, друзья тех, кого замучила в тюремных застенках советская власть. Они никогда не простили большевикам их зверств на Галичине!»

Но мы так и не поняли, участвовали ли члены дивизии «Галичина» в карательных акциях, в том числе и против евреев, под руководством нацистов.

В Бродах жила очень большая еврейская община. Я писала уже о том, что это место было духовным центром галицийского еврейства. Вплоть до Первой мировой войны сюда съезжались не только купцы на торговые ярмарки, но и еврейская молодёжь - для завершения своего высшего иудаистского образования.

Нацисты уничтожили практически полностью еврейскую общину Брод. После ликвидации гетто в 1942 году выжили несколько десятков человек (по некоторым данным не более 50-ти) из 9000 членов общины.

Большую часть депортировали в лагеря уничтожения Белжец и Собибор, остальных использовали сначала в трудовых лагерях, а потом расстреляли в овраге близ кладбища.

Уничтожались и поляки. Известно участие «Галичины» в убийстве 300 польских крестьян. Дмитрий также считает, что глухое молчание о судьбах тысяч жителей местечка Броды еврейского происхождения косвенно указывает на то, что парни из «Галичины» не отказывались и от уничтожения еврейского населения. Глухое молчание - знак признания?

В районе бывшей еврейской слободки и сегодня стоит красивый Греко-Католический собор. Благодарная память евреев сохранила свидетельство о чудесном спасении одного еврея - бродчанина. Его спас, рискуя жизнью, местный ксендз. Он спрятал своего подопечного на колокольне собора в «схроне» под шпилем. (Нахшин А.. «Последний из группы» (цикл «Моя Агала»), г-та «Наша страна» от 17 января 1992 г., ч.4, с.11). Прятался несчастный, по словам автора эссе, «там под шпилем две зимы и два лета, семьсот дней и ночей, наблюдая сквозь щели за жизнью - проклятой и благословенной...» Дима не исключает, что украинцами были спасены и некоторые еврейские дети.

Печально, что в современном музее, в условиях снятия всяческой цензуры, мы не нашли даже намёка ни на благодарность евреям за то, что они сделали Броды процветающим городом, ни на свидетельства Холокоста, ни на факты спасения евреев местными жителями от нацистского зверства. Заговор молчания. Но ведь беспамятство, как известно, рождает новых чудовищ...

Почти вплотную к Собору примыкает старинная стена бывшего еврейского гетто - не того, которое устроили нацисты, а обычного городского. Такой стеной всегда огораживали в средневековой Европе районы компактного проживания евреев. Сама стена тянется вдоль улицы Шолом-Алейхема и упирается в Еврейскую улицу, расположенную перпендикулярно. Вот и весь квартал. Впрочем, проживание евреев в Бродах уже не ограничивалось этим районом в 19-20 веках, они селились и в других частях города, например, в районе Базарной площади. Во многих галицийских городах главная площадь называлась «Площадь Рынок». Так было и есть в Бродах. Только вот рынка не сохранилось. На месте базарной площади сейчас находятся административные здания, учебное заведение и памятник знаменитому украинскому поэту и художнику Тарасу Григорьевичу Шевченко.

А ведь еще в начале 30-х годов 20 века здесь располагались торговые ряды, кипела базарная жизнь, которую можно было наблюдать с роскошных балконов отеля «Бристоль», в одном из номеров которого расположились и мы. Только отель называется сегодня «Гостиница Центральная», а с балкона открывается совсем другой вид: не базарная площадь с возвышающейся за ней синагогой, а уродливые серые здания советского постмодерна, которые мои глаза отказываются «вписать» в городской ландшафт почти столетней давности...

Время бежит, а мы хотим еще посетить старинное еврейское кладбище. Доехать туда можно лишь на такси, - городской общественный транспорт в те края не ходит. Впрочем, городской - это громко сказано, ведь к Бродам примыкает масса небольших деревушек, сёл, хуторов, население которых преимущественно пользуется рейсовыми автобусами.

Мы прощаемся с сотрудниками Краеведческого музея и под проливным дождём отправляемся по Золотой улице на поиски такси.

Вот, пожалуйста, - на углу рыночной площади свободная машина. Но мне сразу не приглянулось лицо водителя - оно было копией рожи какого-нибудь братка из телевизионных бандитских сериалов. Дима заговорил с ним, объясняя, что нам нужно.

- Без проблем, - произнесла «рожа», - 15 гривен туда, 15 обратно и по 2 гривны за каждую минуту ожидания.

«Весёлый парень», - подумала я, а Дима вежливо его поблагодарил, и мы отправились искать другую машину.

- Ну и сволочь, - говорю я, - решил на нас как следует поживиться!

Особенно меня возмутило его «по 2 гривны за минуту ожидания».

- Пошёл к чёрту, - так и хотелось бросить ему в его рожу, но Дима крепко сжал мою руку и повёл вперёд.

Пробежали под стеной дождя вверх по улице, к современному рынку.

Молодой парень открывает дверцу очередного «стального коня»: «Да вы садитесь, не мокните...». Объясняем, куда нам нужно добраться. Задумывается ненадолго, а потом открывает свою дверь и обращается к коллеге, машина которого стоит вплотную к нашей. Тот знает, где находится старинное еврейское кладбище, но про памятник жертвам гетто ничего не слышал.

Наш водитель разворачивает карту, а его товарищ садится впереди, оба изучают ее, кое-что уточняют между собой. Молодой паренёк, наконец, говорит: «Да, поедем. 12 гривен туда, 6 обратно, а там я вас подожду».

Вот так. Добро и Зло всегда рядом, всегда на одного мерзавца хотя бы один (а в нашем случае - сразу двое!) нормальный человек наберётся! Жаль только, что наш молодой водитель ничего про кладбище не слышал, а тот («противная рожа») наверняка знал!

Дождь льёт стеной. Небо опустилось до земли. Как потом выяснится, в этот день в Карпатах началось страшное наводнение...

По дороге заезжаем в цветочный магазин и покупаем красные гвоздики.

Ехали мы совсем недолго - мне показалось, что минут 10, не больше. Ограда кладбища возникла внезапно, а сами надгробные плиты - стелы будто выросли из-под земли. Лес серых, иногда почти черных... камней...

Но памятника жертвам гетто так и не нашли.

Ограда кладбища (а мы, судя по всему, подъехали к нему с главного входа) на замке. По периметру кладбища - забор. Что будем делать?

Водитель предлагает проехать вдоль забора по грунтовой дороге. Примерно через километр забор заканчивается, и становится ясно, что с этой стороны можно свободно попасть на территорию кладбища. Чуть поодаль, к самой его окраине, стыдливо притулились вскопанные кем-то огороды. Отливают синевой кочаны капусты, торчат тоскливые подсолнухи...

Только сейчас до меня дошло, что надгробные плиты, по-видимому, с этой стороны цвинтара разобрали за два столетия на строительные нужды жители окрестных деревень. Наш водитель говорит нам, что можно идти, он будет ждать.

Выбираемся из машины и сразу промокаем до нитки. Идем вдоль ограды кладбища по внутренней стороне. Ряды плит кажутся бесконечными. Странное чувство проникает в сердце - что я уже здесь была когда-то, что всё это мне знакомо. Выбираем чёрное гранитное надгробье и кладем цветы. Гвоздики алеют сквозь серое полотно дождя беззащитной болью погибшего еврейского мира, и ничто уже его не воскресит. Жаль, что мы не можем побродить среди этих стел, всмотреться в надписи и символы, - ведь за каждым знаком кроется человеческая судьба. Кем они были, эти безмолвные свидетели прошедших времен? О чем мечтали, к чему устремлялись их сердца и умы? Сколько у них было детей, кем они стали, какие песни они пели своим внукам, какие сказки рассказывали?

Идем по мокрой траве назад, к машине. Молча забираемся внутрь, водитель не задаёт вопросов, так же молча заводит машину, и она медленно трогается с места.

За окном мелькают дачные поселки, придорожные кафе, поля. Дождь загнал людей домой, и наше одиночество путешественников ощущаю остро как никогда. Скорее хочется добраться до гостиницы и выпить горячего чаю.

Всё. На сегодня хватит. А завтра уезжаем во Львов.

Львов

Мы ехали во Львов под непрекращающимся уже более двух суток дождем.

От автовокзала добирались на автобусе через весь город, который, несмотря на упавшее на крыши и шпили соборов небо, был прекрасен. Он был строг и нежен, серые камни старинных домов смягчали своим благородством разнузданность стихии, а промытый воздух, казалось, очищал сердце от всякой мути и печали.

Квартиру мы сняли заранее - с помощью Интернета, и теперь искали улицу Сагайдачного, где находится наш дом. Вот и нужная калитка.

Восьмиквартирный двухэтажный дом принадлежит одной семье, которая получила его в наследство и перестроила под сдачу в аренду.

Наша квартирка оказалась на цокольном этаже, почти в подвальчике, но очень чистая и современно оборудованная, вплоть до джакузи. Окна спальни выходили на уровень сада, а из кухни мы могли видеть только ноги передвигающихся людей, которых, впрочем, было совсем немного. Разноуровневость квартиры возникла от того, что улица, на которой стоит дом, пролегает по довольно крутому склону холма, и нам приходилось подниматься, возвращаясь домой с Лычаковской улицы.

В этот же день мы отправились бродить по городу, и - о чудо! - дождь прекратился. Обедали в ресторане «Кайзерлянд» на Лычаковской улице и были приятно удивлены отличной и недорогой кухней. Подкрепившись, пошли пешком исследовать окрестности: обнаружили роскошный парк, упирающийся в трамвайное кольцо, откуда горожане спешили разъехаться по домам.

Мы тоже сели в трамвайчик (проезд очень дёшев) и проехали в центр. Дождь как будто передумал возвращаться, и мы осмотрели центр города: Площадь рынок, Кафедральный собор, Театральную площадь со знаменитым оперным театром. Обратно возвращались пешком по Лычаковской улице, которая привела нас прямо к подножию холма, на котором мы жили.

На Лычаковской улице произошла забавная встреча с человеком, который не смог пройти мимо моего мужа, чтобы не выразить переполнявший его восторг:

- Ну, нет, это невозможно, - едва мог выговорить этот слегка подвыпивший мужчина лет пятидесяти в добротном, но слегка потертом джинсовом костюме, разводя руками и восхищенно глядя на Дмитрия, - я такого еще не встречал здесь! Какой стиль! Вы откуда, господа?

При этом, как я уже сказала, он обращался исключительно к моему мужу (я не строю никаких иллюзий на этот счёт), и лишь природное благородство не подвело его в этой фразе, обращенной к нам обоим.

- Вы наверняка музыкант? - не останавливаясь и не дожидаясь ответа, спросил он, - я знавал многих известных музыкантов и певцов, сам играл джаз. Но вообще-то я патологоанатом. И знаете, эта профессия позволяет мне видеть людей насквозь. У вас есть стиль. Кто вы?

- Да нет же, - наконец Дмитрий смог вставить несколько слов. - Мы путешественники из Москвы и вовсе не музыканты.

- Из Москвы?! - это еще больше взволновало впечатлительного патологоанатома. - Нет, я должен вас угостить. Давайте зайдем (тут он оглянулся вокруг, как будто искал что-то знакомое и ожидаемое), - да хоть вот в это кафе, я здесь часто бываю, посидим, познакомимся, а?

- Простите нас, - проговорил Дмитрий, - но это невозможно. Мы совсем не пьём.

- Ну, хоть пива?

- Нет, нет, мы не можем, мы только что приехали в ваш город, долго гуляли и теперь возвращаемся домой, устали, хотим отдохнуть... Простите...

- Ах, как жаль! Ну, всё равно - вы удивительные экземпляры, - произнес наш знакомец, используя, по-видимому, привычный жаргон патологоанатома. И еще минут 10 с воодушевлением рассказывал о своих встречах с разными советскими артистами, приезжавшими во Львов «сто лет назад», «в другие времена», с которыми он встречался во львовских и московских ресторанах и театрах.

Слегка смущенные столь неожиданным вниманием местного эстета Володи, мы едва оторвались от него и отправились домой.

Первая ночь в городе, в котором прожил большую часть своей жизни мой дед Пётр Васильевич Усенко, и в котором моя бабушка Соня едва не погибла во время бомбёжек и спешной эвакуации, прошла спокойно. Дождь прекратился, и тишина окутала город....

...Начало войны СССР с гитлеровской Германией застало мою бабушку Софью Израилевну Шкловскую во Львове. 24 июня 1941 года она бежала из полыхающего города с ребенком на руках.

В книге Евгения Наконечного «Шоа во Львове» есть эпизод, героиней которого вполне могла оказаться моя бабушка, если бы не успела выбраться из города до оккупации его немецкими войсками.

Итак, что я знаю?

Бабушка стала женой Петра Васильевича Усенко в 1939 году, за несколько месяцев до начала 2-й мировой войны. Он был призван в армию политруком, - наверное, потому, что по профессии был учителем русского языка и литературы. Осенью 1939 года он прибыл во Львов в составе армейских подразделений, занявших территорию бывшей Польши по пакту Молотова-Риббентропа. Жена приехала к нему из Харькова в самом начале 1941 года, когда их дочке (моей будущей маме) исполнился годик. Супруги могли позволить себе нанять няню - польку, от которой моя маленькая мама переняла несколько польских словечек, которые позже, уже в эвакуации на Урале, вворачивала в свою детскую речь, перемежая с идишскими словами.

В течение первой недели войны из города были эвакуированы семьи советских служащих, - другим категориям населения было чрезвычайно трудно это сделать.

Дед отправил бабушку, снабдив ее кошелкой с продуктами (офицерский паек), но она не притронулась к ней, потому что думала, что там золотые украшения, а их трогать она не хотела - никто не знал, что ждет их впереди. Когда она ровно через две недели после начала войны появилась на пороге харьковской квартиры своей сестры Фаины - это показалось всем чудом, потому что ее считали уже погибшей.

В книге Е.Наконечного жена советского офицера (еврейка) не успевает эвакуироваться. В тот момент, когда за ней приехал муж, ее не оказалось дома - она с утра ушла к подруге, и никто ее почему-то не мог найти. Капитан ждал сколько мог, - его часть уходила, и в какой-то момент он вынужден был уехать.. . А женщина так и не вернулась домой, потому что было уже опасно: еврейка, да еще жена советского офицера не имела шансов выжить.

Она много дней пряталась в подвале, кто-то даже, когда мог, носил ей еду, Но однажды в подвал пришли нацисты и убили ее.

После войны мой дед вернулся во Львов и прожил там до конца жизни, - преподавал в Университете русскую литературу. Дом, в котором он проживал со своей новой женой Юлией Ивановной, и который стоит до сих пор, находился на ул. Пушкина. Теперь эта улица носит имя повстанца УПА Романа Шухевича. С другой стороны дом выходит на улицу Степана Бандеры, которая при Советах называлась улицей Сапеги.

Так вот, из книги Симона Визенталя «Подсолнух» я узнала, что именно на этой улице находился военный госпиталь для немцев во время войны, в который однажды попал автор книги в качестве заключенного концлагеря Яновский и вынужден был выслушивать глумливые разглагольствования одного нациста перед самой смертью о тех преступлениях, которые тот совершил в отношении евреев. Этот госпиталь находился в здании бывшего Политехнического института, в котором учился и сам Визенталь до войны.

А после войны мой дед работал в нем несколько лет.

Теперь я очень хорошо представляю себе путь Симона Визенталя из Яновского лагеря в госпиталь и обратно, потому что мы прошли его с Димой во время нашего пребывания во Львове.

Интересно, что в путеводителе по Львову, который мы купили, ничего не говорится ни об еврейском гетто, ни о лагере уничтожения евреев, и даже памятник жертвам Холокоста указан не там, где он на самом деле установлен.

Нам пришлось в течение нескольких часов искать его самостоятельно. Очень хочется надеяться, что сейчас дело обстоит лучше, - хотя бы с путеводителями...

И книги Визенталя тогда я еще не читала.

Как же мы отыскали этот путь? Нам помог сам город. К счастью, в названиях улиц сохранились следы его истории. Улицу Еврейскую мы нашли без труда, - она находится в самом центре, недалеко от Ратуши. А вот еврейскую слободку обнаружить было сложнее. Мы отыскали на карте месторасположение всех синагог, сохранившихся до сегодняшнего дня, и изучили прилегающие к ним улицы. Вот одно из таких путешествий:

Сразу за оперным театром начинается старинный район, в котором, судя по сохранившимся кое-где надписям на стенах и фирменным знакам мастерских, проживали евреи.

Небольшой рынок открывал ворота в еврейскую слободку. Вот улица Веселая, на углу которой готовится к открытию кафе «Цимес». Обнаружение этого заведения подтвердило правильность наших поисков. Налево - короткая улочка, ведущая к зданию бывшей синагоги. Сейчас там расположился культурно-образовательный и информационный центр. Улицы сбегаются к круглой площади Святого Теодора. А отсюда уже рукой подать до территории бывшего еврейского гетто. Памятник жертвам Холокоста стоит сегодня недалеко от входа в него.

От памятника мы пошли по улицам бывшего гетто. Сегодня ничто не напоминает о нем, но если включить немного воображения, то прямо перед собой я увижу десятилетнего мальчика, идущего по пустынной улице вдоль мертвых домов, в которых прячутся сотни людей, ожидающие смертного часа. Мальчика отправила в гетто его мать, которая не могла забыть своих добрых соседей евреев, и с риском для жизни собственного сына послала его отнести немного продуктов по адресу, который он помнит наизусть, - это ведь его бывший родной дом. И вот, преодолевая страх и тоскливое чувство одиночества, он идёт по улице. Открывает подъезд дома и видит, что вся лестничная клетка снизу до верху заполнена людьми. Они сидят плечом к плечу, женщины и мужчины. Осунувшиеся безжизненные лица, потухший взгляд. Вся эта масса людей олицетворяла собой одно - ожидание и страх.

Страх, что сейчас придут за ними и уведут на мучительную смерть. Это бесконечное ожидание без надежды приводило часто к самоубийствам. Евгений Наконечный описывает в своей книге, как люди выбрасывались из окон во время обысков и облав, когда уводили близких им людей.

Вот он, Замарстыновский мост, откуда начиналось гетто.

Сегодня это вполне цивильное место, здесь центр города соединяется с его пригородами. А неподалёку - памятник жертвам Катастрофы. Невысокая ограда отделяет мемориальный комплекс от городской суеты. Фигура старика, падающая в бессильном страдании на колени, вздымает руки кверху, лицо обращено к небу; одна рука открытой вверх ладонью взывает к богу, вторая сжата в кулак. Беззвучный крик оглушает, и ты стоишь потрясенный.

На каменных плитах высечены имена погибших, и судя по всему, списки эти постоянно пополняются. Памятник был установлен в 1992 году на средства родственников тех, кто был замучен во львовском гетто. Авторы его, - львовские скульпторы Луиза Штернштейн и ее сын Юлий Шмуклер, сегодня проживают в Израиле.

В некоторых местах камни памятника залиты краской. Кому-то не даёт покоя правда, и они думают, что можно стереть её с лица земли. Глупцы...

За три дня мы обошли почти всю центральную часть города пешком, и в некоторых местах побывали даже по нескольку раз.

Бродя по улицам безупречного Города (безупречного с точки зрения архитектуры и планировки улиц, компактности исторических мест) у меня никак не связывались в сознании разные его страницы.

Известно, что при отступлении немцев советская авиация город не бомбила, что позволило сохранить памятники культуры практически невредимыми.

Это - заслуга местных священнослужителей, - иерархов Греко-католической церкви. Они убедили немецкое командование выйти из города, города не разрушая.

Но сами священники после освобождения Львова советскими войсками были схвачены НКВД и брошены в ГУЛАГ.

А у меня на языке вертится вопрос, обращенный в никуда: «Почему они не ходатайствовали за своих же горожан-евреев перед нацистами? Почему молчали? Почему не остановили своих прихожан от преступлений против человечности?»

Но тут же себя ловлю на том, что несправедлива к ним: не все молчали.

Андрей Шептицкий, архиепископ Греко-католической церкви, настоятель собора им. Святого Юры. Фигура значительная и противоречивая.

Мы пришли к собору в поисках памятника жертвам Холокоста, потому что именно там он был указан на карте - путеводителе. Я не знаю, чем руководствовались создатели этой карты, не хочу огульно никого обвинять, но злая ирония заключается в том, что эта карта приводит к месту, которое печально знаменито в истории Львова еще со времён Богдана Хмельницкого.

Здесь стоял его лагерь в 1648 году. Тогда он требовал от горожан выдать всех «жидов» Львова, а не то он устроит погром всему городу. Львовяне не выдали тогда своих сограждан (!), откупились от разбойника контрибуцией. Спустя почти 300 лет этого уже не произошло. ...

Сегодня же здесь небольшая круглая площадь, носящая имя Богдана Хмельницкого - Гитлера 17 века... Именно это я и называю злой иронией. Никакого памятника жертвам Холокоста здесь нет и в помине.

А рядом, - метрах в ста от зловещей пощади, на холме высится собор Святого Юры, такой же величественный и роскошный, как и 60 лет назад. Собор, действительно, очень красивый. С холма открывается прекрасный вид на город и окрестности.

Впервые об Андрее Шептицком мы узнали в историческом музее Львова: в одном из залов экспозиция документов и фотографий довольно подробно рассказывает о его роли в украинском национально-освободительном движении. Позже в Карпатах мы тоже часто слышали это имя...

Но Праведником он признан не был, в отличие от его брата архимандрита Климентия.

В книге И.А.Альтмана «Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР» читаем:

«Андрей Шептицкий и его брат архимандрит Климентий (получивший звание Праведника Народов Мира) спасли около 150 евреев, включая семью своего хорошего знакомого львовского раввина Д. Кахане и многих еврейских детей, которых с риском для жизни прятали монахи отдаленных монастырей. В процесс спасения были вовлечены многие люди из ближайшего окружения митрополита. Давид Кахане составил список из 240 священников и монахов Восточной Галиции, которые спасали евреев. По 15 еврейских девочек спасались в монастырях местечка Унив и села Якторов. Еще 5 еврейских детей с помощью братьев Шептицких скрывались в одной из львовских больниц. <...> Лично митрополитом А. Шептицким либо по его указанию было спасено наибольшее количество евреев на оккупированной территории СССР». (с.288)

Но почему же тогда - сомнения?

В книге Й.Элияху «Евреи Львова» опубликовано послание Андрея Шептицкого Гитлеру, в котором он приветствовал вступление «победоносной» нацистской армии во Львов и Киев «как освободителя от врага».

А в 1942 году митрополит уже пишет главе СС Гиммлеру о необходимости исключить участие украинцев в акциях уничтожения евреев, а также обращается за поддержкой к Папе Римскому и лично участвует в спасении евреев Львова. «Лично А. Шептицким либо по его указанию было спасено наибольшее количество евреев на оккупированной территории СССР. Вместе с тем очевидна вина главы Униатской церкви за тот антиеврейский террор, который был развязан против евреев с участием сторонников украинской государственности, духовным лидером которых был Андрей Шептицкий». (И.Альтман, с. 289)

Так хочется, чтобы в памяти людей остался образ А.Шептицкого как Праведника, но - увы, - история безжалостно правдива. О том, что это были за акции с участием украинских националистов я прочла в книге Гвидо Кноппа «Холокост»:

«За три дня на глазах у всех местной милицией и частью населения были убиты 4.000 евреев» <...> Служащие карательных групп из числа немецких военных наблюдали за убийцами, а некоторые даже самовольно участвовали в оргии насилия. Гауптшарфюрер СС Феликс Ландау (комендант Львова - Б.Л.) охотно выполнял приказ Гейдриха не мешать «стремлению к самоочищению антикоммунистических и антиеврейских кругов».

В своем дневнике он так описал один день в Лемберге: «Сотни евреев с залитыми кровью лицами, пробитыми головами, сломанными руками и висящими на ниточках глазами идут вдоль улицы. Некоторые перепачканные кровью евреи несут других, которые уже не могут передвигаться. У входа в крепость (тюрьма - Б.Л.)стоят солдаты с толстыми палками и бьют куда ни попадя. Евреи, что впереди, толпятся у входа, идущие за ними напирают, как свиньи, те жалобно плачут и снова и снова поднимаются на ноги. И вдруг испачканные в крови евреи начинают улепетывать. Мы стоим и пытаемся рассмотреть, кто командует. Никто. Кто-то освободил евреев. На евреях выместили злобу и ненависть. Не имею ничего против, только в таком состоянии их не следовало отпускать...

Во всяком случае, я - как и многие другие товарищи - разочарован этой акцией. По-моему, было слишком мало борьбы, поэтому такое дрянное настроение». (с. 54)

Вряд ли подобные акции во Львове и в других местах пришлись по душе митрополиту А. Шептицкому. И вскоре в его проповедях начинает звучать призыв к украинцам-прихожанам не участвовать в подобных зверских деяниях. Его любили. Его уважали. К нему прислушивались. В очередной раз приходится убеждаться в том, как важно вовремя сказанное слово теми, кого слушают люди, пусть поначалу немногие, но это недвусмысленное неприятие зла проникает в души людей неотвратимо. Иначе - жертв было бы больше. Я хочу помнить об этом, несмотря на неутихающую боль и гнев в сердце...

По сию пору не утихают споры о том, - участвовали ли в этих бесчеловечных преступных акциях члены украинской дивизии «Нахтигаль» и других военных подразделений, сформированных на территории Западной Украины для борьбы с советами?

Й. Элияху подробно исследует этот вопрос в своей книге «Евреи Львова». То, что известно документально: в дни первой антиеврейской жестокой акции во Львове дивизия была расквартирована в городе, и в течение трех дней ее члены могли свободно передвигаться по городу.

Известно так же и то, что официальных указов участвовать или не участвовать в подобных акциях не было. Следовательно, можно сделать вывод, что расквартированные военные - украинцы дивизии «Нахтигаль» принимали решение об участии или неучастии в антиеврейских акциях самостоятельно.

Утверждать, что не было ни одного случая, или назвать конкретных участников поименно - одинаково невозможно за неимением документальных свидетельств (в отличие, скажем, от вышеприведенного отрывка из дневника коменданта Львова Ф.Ландау). То, что украинское население участвовало в жестоких убийствах евреев города, это бесспорно. Но...

Как противно употреблять здесь это НО...

Но - без этого не обойтись. Продолжаем читать книгу Гвидо Кноппа:

«Убийства - систематические или от кровожадности - в первые недели войны в России не были сугубо немецкой специализацией. Тайная полиция Сталина, НКВД, тоже умела делать кровавую работу - немецкие солдаты смогли это увидеть собственными глазами» (с.51)

Во всех городах, занимаемых ими после ухода советской армии с территории Польши (Западной Украины): Зортков, Тернополь, Львов, - повсюду они видели одну и ту же картину: огромное количество расстрелянных, замученных заключенных в советских тюрьмах.

«Во всех тюрьмах в Лемберге (Львове) до вступления немцев содержались 5000 заключенных. После нападения вермахта, с 24 по 28 июня, здесь тоже произошел эксцесс: политическая полиция Сталина и раньше убивала систематически, теперь же глава советской секретной службы Берия приказал расстрелять «всех контрреволюционных элементов», которых уже невозможно было депортировать. Сотни заключенных были убиты в своих камерах выстрелом в затылок, другим арестантам разбивали черепа кувалдой. Когда в хаосе перед приходом немцев была предпринята попытка устроить массовый побег, советские надзиратели расстреляли беглецов из пулеметов, а накануне отступления все еще переполненные камеры забросали гранатами» (с.52).

Подобное происходило по всей территории Западной Украины, оккупированной советскими войсками в 1939 году.

Я пытаюсь представить себя на месте тех людей, которые в отчаянии ищут своих родных среди гор разлагающихся трупов, оставленных советской «администрацией» на территории тюрем.

Что я чувствую?

Что чувствовал Роман Шухевич, найдя во дворе городской тюрьмы растерзанное тело брата? Что горит в моей груди? Месть? Боль? Тоска? Прощу ли я убийц? Но - кто они и где?

Истинные преступники, конечно же, сбежали. Но среди них было много евреев-коммунистов. Значит, я буду мстить евреям. И меня совершенно не волнует в это мгновение, что мое подозрение мало обоснованно - что все евреи коммунисты и злодеи.

Я жажду мщения.

Вот чем воспользовались нацисты, оккупировавшие город. Они постарались как можно громче прокричать об этом и не мешали акциям расправы местных жителей с невинными людьми. Нацистская власть надеялась, что подобные эксцессы со стороны местного населения должны были уменьшить сомнения и неповиновение, которые наблюдались в разных местах Украины в частях вермахта. Многие немцы - солдаты - отказывались участвовать в подобных мероприятиях. Но жестокая реакция населения в какой-то степени развязывала руки и показывала относительность собственных преступлений. Расчет был точным.

Я часто задаю себе вопрос: «Чем занимался во Львове мой дед, комиссар Советской армии?»

Никто не может мне ответить. Однажды, я помню, - мне было 12 лет, и мы гостили у дедушки во Львове в 1974-м году, - я спросила его: «Скажи, а на войне было так, как показывают в кино?» «Не совсем...» - ответил он медленно, пряча глаза. Никогда не рассказывал он о войне, хотя прошел ее до конца, до Берлина.

...В первые часы бомбежек Львова началась спешная эвакуация советских служащих и семей военных. Бабушка едва успела выбежать на улицу с ребенком на руках, как их дом был разрушен прямым попаданием бомбы.

Они выжили благодаря дедушкиному ординарцу, которого он послал домой на помощь семье, потому что сам уже не мог вырваться из части. Ординарец (мы не знаем даже его имени) помог бабушке сесть в поезд, отходящий на Восток.

Машинист поезда оказался классным водителем. Он так маневрировал на ходу (то останавливая состав, то разгоняя), что ни одна бомба не попала в вагоны, все выжили.

До Харькова добирались 2 недели. Бабушку семья считала уже погибшей, поэтому ее с ребенком вовремя не включили в списки эвакуировавшихся работников завода, на котором муж ее сестры работал главным бухгалтером.

Но сестра сказала: «Без Сони я никуда не поеду». И Соню взяли в поезд.

У бабушки так и не появилось документов, подтверждающих факт эвакуации, что само по себе несколько осложнило ее жизнь в последующем. Но главное - они с мамой выжили, благодаря твердости тети Фаины, ее сестры.

Совсем недавно я узнала от двоюродной тети (дочери т. Фаины), что буквально в первый день войны из Москвы в Харьков позвонил брат Ионтель Израилевич, занимавший высокий пост в министерстве промышленности и сказал Фаине: «Ты должна вывезти всех. Всех, слышишь? Я знаю, что творят немцы с евреями. Никому не выжить, если останутся».

Тетя Фаина свято исполнила приказ любимого брата, друга, товарища ее детства, которого она обожала всю жизнь и которому верила беспрекословно. И вытащила всех, в том числе Соню с маленькой Нелочкой, моей будущей мамой.

До сих пор точно неизвестно, был ли с бабушкой во время эвакуации ее старший сын Сеня (мой дядя) или он приехал на Урал со своей бабушкой из Волгограда, где они жили у средней сестры семьи Непомнящих - Ады Израилевны.

Данные на этот счет разнятся, а спросить уже не у кого, - свидетелей не осталось...

Львовский период в жизни моей бабушки был коротким, - чуть больше года, и она никогда не рассказывала о нем ни своей дочери, ни мне. А у дедушки я не успела спросить.

Учитывая ее энергичную, страстную натуру, смею предположить, что она не осталась в стороне от богатой культурной жизни города накануне войны.

Йонес Элияху посвятил целую главу своей книги «Евреи Львова» истории жизни евреев под властью Советов в период с 1939 по 1941 гг. Из нее читатель может узнать, насколько яркой, насыщенной была эта жизнь:

«...языком евреев отныне считался идиш, и такого расцвета идишистской культуры, как в советский период в Польше, никогда не знали, - но тем не менее украинский язык находился в особо привилегированном положении. <...> Вместе с тем Львов по-прежнему стремился сохранить свой польский облик, и евреи немало тому способствовали. <...> Вслед за этим был создан Союз писателей и журналистов. Союз объединил людей, пишущих на разных языках, и был поделен по этому принципу на секции: украинскую, польскую и идишистскую. <...> Среди писавших по-польски можно назвать Тадеуша Бой-Желинского, Элижбету Шемплинскую, Ванду Василевскую, Хелену Гурскую, Ежи Путрамента, Ежи Борейшу, Адама Полавку, Пьяха, Адама Важика, Вацлава Натанзона, Владислава Бруневского, Леона Пастернака, Луциана Шенвальда, Михала Борвич-Боруховича, Н.Нахта и Александра Вата. Среди писателей, писавших по-украински, были Стефан Тудор, Ярослав Галан, Карманьский, Адольф Рудницкий и Козланюк.

В числе беженцев прибыли писатели-идишисты Шмуэль Яков Имбер, Исраэль Ашендорф, Ш. Берлинский, Алтер Кацизне, Рахель Корн.

В идишистской секции состояли и коренные львовчане: Давид Кенигсберг и Яков Шудрих. <...> Время от времени проводились общие собрания, дискуссии порой затягивались далеко за полночь, устраивались публичные лекции.

В секциях проводились творческие встречи и диспуты, всесторонне обсуждалась тема создания многонациональной и многоязычной культуры.

На публичные лекции в основном собирались люди, не состоявшие в Союзе.

Лекции сопровождались выступлениями артистов, мастеров художественного чтения, музыкантов из числа как коренных жителей, так и беженцев. <...> Большое число слушателей привлекали концерты пианистов и скрипачей.

Выступали артисты Львовского государственного еврейского театра, а также Украинского театра. Иногда показывали целые спектакли. Вокруг клуба сложилась группа постоянных посетителей из числа беженцев, не имевших никаких средств к существованию.

Эти люди приходили сюда прежде всего для того, чтобы посидеть в тепле. <...> Еврейско-польский писатель Ежи Борейша прочел лекцию о Адаме Мицкевиче и его «еврейском легионе».

Несколько лекций, также привлекших многочисленных слушателей, прочел идишистский писатель Алтер Кацизне. Ванда Василевская познакомила собравшихся со своим новым произведением, обсуждение которого затянулось до поздней ночи.

<...> Львовский еврейский театр мог похвастаться достаточно долгой и славной традицией. Основателем его в 1889 г. и бессменным руководителем вплоть до начала второй мировой войны было (не считая кратких перерывов) семейство Гимпель.

Во Львове и в других местах Восточной Галиции нередко гастролировали еврейские коллективы из других польских городов, в том числе и знаменитая виленская

«Ди Вильнер труппе», «Варшевер идишер кунст-театер» («Ваикт») и другие.

Во Львове был создан также еврейский авангардистский театр «Маске», на сцене которого играли в основном молодые артисты. Вокруг театра группировалась часть идишистских писателей и журналистов. <...>

Тем временем к труппе присоединилась Ида Каминьская, покинувшая Варашаву через несколько дней после ее оккупации немецкими войсками. Каминьская была тепло встречена во Львове работниками комиссариата культуры Западной Украины, ей предложили организовать и возглавить Государственный еврейский театр. Финансовая поддержка была гарантирована. В ноябре (1939) Львовский государственный еврейский театр действительно был открыт. <...> Ида Каминьская оставалась на должности директора театра до весны 1940 года. <...>

Репертуар был достаточно богатым и разнообразным. Ида Каминьская поставила пьесу «Мой сын» («Майн зун») Шендора Гаргали, венгерского драматурга, переселившегося в Советский Союз, и пьесы Яакова Гордина «Миреле Эфрос» и «Сиротка Хася».

Значительное место в репертуаре театра занимали постановки по произведениям Шолом-Алейхема: «Дер ойцер» («Сокровище»), «Акциес» («Акции») и «Йокнеаз» - режиссура Г.Друза и Х.Люфта.

Кроме того, были поставлены: пьеса А.Островского «Без вины виноватые»(«Он шулд шулдике») и многие другие. <...>

Коллектив, оказавшийся в момент немецкого нападения в Ровно, был эвакуирован в Среднюю Азию; оставшиеся во Львове погибли в Львовском гетто и трудовых лагерях, созданных в разных частях Восточной Галиции.

Некоторые вернулись в Варшаву и там разделили судьбу остальных евреев. Небольшая часть успела убежать из города на восток, но в дальнейшем их настигла наступающая немецкая армия, и почти все они погибли либо от рук нацистов, либо от рук их пособников из числа местного населения». (сс. 69-81)

...В семье сохранилась одна совместная довоенная фотография бабушки и дедушки, на которой они изображены совершенно счастливыми людьми: она в платье, - по-видимому, белоснежном, а он - в белом же летнем костюме. Оба наслаждаются обществом друг друга в каком-то чудесном парке, среди деревьев и цветов. Бабушка присела на низко склонившуюся ветку старинного дуба, а дедушка встал около нее - такой молодой и красивый...

Не исключаю, что это происходило в знаменитом Стрыйском парке, где и сегодня можно отыскать подобные затерянные уголки природы. Мы с мужем прошлись по его старинным аллеям, любуясь прудами и высокими деревьями, образующими над головами посетителей замысловатый шатёр из листвы и солнечного света...

Впервые меня привел сюда именно дед в далеком 1974 году. И кто знает, может быть, он хотел показать мне именно этот уголок, где они с бабушкой были счастливы...

Думаю, что бабушка вполне могла участвовать в качестве пианистки в концертах, которые устраивались после публичных лекций и диспутов. Известно, что ещё в Полтаве они с братом Ионтелем организовывали совместные камерные концерты, в которых она аккомпанировала ему. У моего двоюродного дедушки Ионтеля был прекрасный голос и отличный слух.

А во второй половине 20-х годов бабушка в качестве концертмейстера молодежного ансамбля даже гастролировала по Украине.

Все, кто знал бабушку, отмечали ее жизнерадостность и глубокий оптимизм. Вокруг нее всегда вилась молодежь, - она зажигала людей своей музыкальностью и любовью к жизни.

Львов оставил в моей душе глубокий след. Вплетая детские воспоминания 35-летней давности в это взрослое путешествие, я обнаруживала крепкую связь с этим восхитительным городом, овеянным историческими легендами и драматической судьбой моих близких.

Впечатление несостоявшейся жизни, исчезающего миража не покидало меня все львовские дни, да и потом еще долго преследовало во время нашего путешествия.

Мы с Димой исходили город пешком: поднимались на Высокий замок, бродили по аллеям роскошных парков, замолкали среди старинных плит Лычаковского кладбища, заходили в кафе и кондитерские, любовались старинными зданиями, сохранившими свой многовековой облик, шли дорогой узников Яновского лагеря, терялись среди костелов и памятников новым украинским героям и слушали, слушали этот Город до немоты, до оглушения...

Вторая жена моего деда - Юлия Ивановна - стремилась поддерживать с нашей семьей дружеские, даже родственные, отношения. Она писала нам письма, а мне - отдельные. Надо сказать, это были первые письма в моей жизни, написанные лично мне. У нас завязалась недолгая переписка. К сожалению, Юлия Ивановна вскоре умерла.

Как-то они с дедом пригласили нас в гости, и мы с родителями провели в их доме 2 интереснейшие недели в моей детской жизни. Я любила путешествия, но это было особенным. Я увидела город, не похожий ни на какой другой, виденный мной до сих пор.

Львов стал окном в другой мир, знакомством с другой культурой, ощущением некоей тайны, не раскрытой до сих пор. Юлия Ивановна с дедушкой неутомимо показывали нам город. На улицах часто была слышна польская речь. Наше (особенно мое) внимание привлекали ярко оформленные витрины магазинов и кондитерских, где продавались умопомрачительные вкусности.

Мы заходили в костелы, слушали орган, отдыхали в аллеях парков.

Сказкой стал для меня Львов уже тогда, и это ощущение живет во мне и по сей день. Спустя много лет город меня не разочаровал, а лишь крепче привязал к себе.

Я люблю его, как можно любить детскую мечту о прекрасном принце, о далеких неизведанных странах, о волшебстве вечной любви, которая приходит однажды и навсегда....